Глава 3
"Ситуация, подобная нашей"
Когда Джованни Доминико Кассини ослеп
в 1710 (он умер двумя годами позже), его сын, Джакквес (Jacques) принял на себя
заботу о Парижской Обсерватории. Действительно, Кассини были предназначены,
чтобы стать одним из наиболее замечательных астрономических семейств в истории.
Джакквесу (Кассини II) последовал его сын, Cesar-Francois Cassini, известный
также как Cassini de Thury (Кассини III), которого в свою очередь сменил его
сын, Jacques Dominique Cassini (Кассини IV). В политике семейство осталось настоятельно
роялистским в своих симпатиях, и Кассини IV был наконец вынужден уйти в отставку
в 1793 году, во время пика французской революции.
Среди других жемчужин в родословном древе этого прославленного семейства был
племянник старшего Кассини, Джакомо Филиппо Миральди (Giacomo Filippo Maraldi),
рожденный в 1665, кто стал помощником в Парижской Обсерватории. Хотя его затмил
известностью блестящий дядя, Миральди был компетентный самостоятельный астроном;
его работа включала компиляцию звездного каталога и вычисления кометных орбит.
Но его всегда будут лучше помнить из-за его работ о Марсе, которые он проделывал
почти единолично в течение периода, когда изучением планеты вообще пренебрегали.
Миральди сделал аккуратный ряд наблюдений в каждом противостоянии, начиная с
1672; его лучшие результаты были получены в перигелийних противостояниях 1704
и 1719 годов. Он описал детали на Марсе как не очень хорошо определенные даже
в большой телескоп — большинство его наблюдений были сделаны с 10.4 метровым
телескопом Кампани в Парижской Обсерватории — и подозревал, что они изменялись
не только от противостояния к противостоянию, но и даже ежемесячно. Его эскизы
показывают темноватую полосу около середины диска, которая напомнила ему об
одном из облачных поясов Юпитера; она была прерывистой и занимала только несколько
больше чем одно полушарие Марса. В одной точке эта полоса была соединена с другой
под наклонным углом, и взяв это как контрольную точку, Миральди смог определить
вращение планеты. Этот пункт, казалось, возвращался к тому же самому местоположению
на диске после тридцати семи дней, в течение которых планета вращалась тридцать
шесть раз. Он поэтому определил период вращения в 24 часа 40 минут, которые
согласились точно с результатом его дяди. В дополнение к полосам, только что
описанным, он выяснил большую треугольную деталь на Марсианской поверхности.
Объекты, описанные Миральди, с готовностью идентифицированы на современных картах:
полоса состоит из темноватого прокоса от Моря Сирен на востоке к Тирренскому
Морю на западе, в то время как темная треугольная деталь — это определённо Большой
Сирт, "Море Песочных часов." Однако, сам Миральди не был убежден в
их постоянстве; он думал, что они были просто облака.
Хотя южное полярное пятно было нарисовано ещё Гюйгенсом в 1672 году, именно
Миральди начал первое полное изучение марсианских полюсов. Он нашел, что оба
полюса были помечены беловатыми пятнами, хотя, потому что южное полушарие Марса
было наклонено к Земле в перигелийних противостояниях, пятно около Южного полюса
было более легко заметно, чтобы наблюдать его. Когда полярное пятно было очень
маленькое, Миральди отметил, что оно подверглось маленькому вращению вместе
с Марсом, что подразумевало, что его положение было слегка эксцентрично полюсу.
Кроме того, были изменения в степени пятна: в августе и сентябре 1719 года оно
исчезло полностью, хотя позже возвратилось. Это поведение предложило, что материал,
из которого пятно было сделано, подвергся физическим изменениям некоторого вида,
хотя сам Миральди отказался размышлять о том, какими они могли бы быть.
После наблюдений Миральди 1719 года, немного работы было сделано на Марсе в
течение следующих нескольких десятилетий, и из этого немного, ни один не заслуживает
специального внимания. Мы обходим поэтому потраченные впустую перигелийные противостояния
1734, 1751, и 1766 годов, и идем непосредственно во вклады Уильяма Гершеля,
одного из самых великих астрономов, кто когда-либо жили. Хотя его наиболее важная
работа касалась сидерической вселенной, в своей ранней карьере Гершель сделал
многочисленные наблюдения Луны и планет.
Фридрих Вильгельм Гершель (Friedrich Wilhelm Herschel), позже натурализовавший
своё имя как Вильям (William), был рождён в Ганновере, в Германии, в 1738 году.
Его семейство было музыкально, и сначала юный Гершель попытался следовать в
карьеру за своим отцом в оркестре Гвардии Ганновера. Весной 1757, однако, после
бедственной кампании гвардии против французов в течение Семилетней Войны (сам
Гершель подверглся нападкам в Сражении под Hastenbeck), он решил оставить гвардию
и искать своё благосостояние в Англии. Англия и Ганновер наслаждались близостью
с 1714 года, когда ганноверский принц, George Louis, поднялся на трон Англии
как Джордж I. Много немцев последовали ко двору Джорджа в Лондон, и Гершель
был оттянут подобно магниту. Он бедствовал сначала, но к 1766 году утвердился
как музыкант в великолепном курортном городе Бат, он был органист в Восьмиугольной
Капелле, и также сочинял музыку и давал частные уроки. Хотя в течение следующих
десяти лет он сделал свою жизнь жизнью занятого музыканта, его интересы все
более и более направлялись к астрономии, и вскоре он начал обдумывать подходящий
телескоп.
Рефрактор, как мы видели, достиг очевидного тупика с воздушными телескопами
Гюйгенса и Кассини. Айзек Ньютон, архитектор теории гравитации, был среди тех,
кто заключил, что проблемы были непреодолимы, и он предложил, чтобы изогнутое
зеркало использовалось вместо линзы, чтобы собирать свет. В ньютоновском рефлекторе
— так его называют, чтобы отличать от многих других разновидностей основной
идеи — зеркало отражает свет назад по трубе к маленькому, плоскому зеркалу,
которое установлено под углом в 45°, чтобы переадресовать луч через отверстие
в стенке трубы, где изображение может быть увеличено окуляром. Если кривая поверхности
главного зеркала — парабола, весь свет сфокусируется в единственном центре;
и так как свет нигде не должен проходить сквозь линзу, пока не достигнет окуляра,
хроматической аберрации можно избежать. Ньютон непосредственно сам произвел
рефлектор с 2.5-сантиметровым зеркалом, сделанным из колокольного металла, который
он представил Королевскому Обществу в Лондоне в 1672. К сожалению, металлы,
используемые в зеркалах в то время, давали некачественное изображение и плохо
принимали полировку, и это было так, пока в 1722 году Джон Хадлей не смог сделать
рефлектор, способный работать на равных с воздушными телескопами Гюйгенса.
В 1773, когда Гершель стал серьезно интересоваться астрономией, он сначала направил
своё внимание к рефрактору, но нашел почти невозможным справиться с длинными
трубами. Он затем арендовал маленький рефлектор и, находя его удовлетворительным,
попытался купить такой прибор. К сожалению, доступные были вне его средств,
и он решил экспериментировать с созданием зеркала. К этому времени его сестра
Каролин и брат Александр прибыли из Ганновера и присоединились к нему в Бате,
и каждая комната в доме, в котором они жили, скоро стала похожей на цех. После
множества неудач при создании зеркала, Гершель наконец в 1774 году преуспел
в создании маленького рефлектора, с которым он отметил своё первое наблюдение
— туманность Ориона. Он продолжал производить всё большие и большие приборы,
которые далеко превосходили любые другие в то время. В 1777 году он переехал
по адресу ул. Новых Королей, 19 — около центра Бата, принося с собой рабочие
рефлекторы с 2.1-метровым и 2.7-метровым фокусным расстоянием. Из длинного,
выходящего на юг сада позади дома он сделал несколько наблюдений Марса в его
противостоянии в том году — в частности, он сделал запись "два замечательных
ярких пятна на Марсе" (полярные шапки).
Гершель возвратился к Марсу в 1779 году, и снова в 1781. В наиболее роковую
ночь его карьеры — 13 марта 1781 — он наблюдал Марс в недавно законченный 6.1
метровый рефлектор и сделал запись в своей записной книжке, что было "очень
ясное пятно на южном лимбе... значительной степени." Раньше в тот же самый
вечер, между 10:00 и 11:00 вечера, он обнаружил в 2.1-метровый телескоп крошечный
диск среди звезд. Сначала он думал, что это была комета, но диск позже, оказалось,
был кое-чем гораздо более последующим: это было ничто иное как новая планета,
первая обнаруженная в современных временах.
Это открытие изменило жизнь Гершеля. Ему предоставили пенсию от Джорджа III,
который разрешил ему впредь тратить все своё время на астрономию. В благодарность,
Гершель предложил назвать планету Georgium Sidus, Звездой Джорджа, но название
не прижилось. На Континенте (и в конечном счете, после смерти Гершеля, в Англии
также) название заменили на Уран по предложению немецкого астронома Иоганна
Элерта Боде (Johann Elert Bode).
В месяцы после его большого открытия внимание Гершеля не было полностью поглощено
наблюдением новой планеты. Он возвращался к Марсу время от времени в перигелийном
противостоянии 27 июля 1781 года, и из его наблюдений вычислил более точный
период вращения: 24 часа, 39 минут, 21.67 секунд, что как раз на 2 минуты длиннее
настоящего. Он смог также подтвердить, что северное полярное пятно, которое
он тщательно наблюдал в течение июня и июля, было эксцентрично полюсу — тот
же самый результат, который Миральди ранее установил для южного полярного пятна.
Перед следующим противостоянием Марса, в 1783, Уильям и Каролина переехали из
Бата в Datchet, около Виндзора. Там Уильям арендовал обветшалый старый дом недалеко
от Темзы. Дом был большим и командовал превосходным видом неба, и находился
разумно близко к Виндзорскому Замку на случай, если королевское семейство захотело
бы посмотреть в его телескопы. Там Уильям работал постоянно, как его сестра
позже вспоминала: “усердие, с которым измерялся диаметр Georgium sidus, и наблюдались
другие планеты, двойные звёзды, и т.д., и т.д., было невероятным, что можно
заметить по различным бумагам, написанным в дневное время или в облачные ночи,
которые передавались Королевскому Обществу в 1783 году. Помимо этого, двенадцати-дюймовый
рефлектор был усовершенствован перед весной, и много часов было проведено за
верстаком, когда ночь не была ясна достаточно для наблюдения чего-либо, но были
запланированы некоторые усовершенствования, чтобы улучшить конструкцию штатива
и движения различных приборов, бывших в использовании, или некоторые испытания
были сделаны для новых построенных окуляров, которые были главным образом выполнены
собственными руками моего брата.”
В сентябре и октябре 1783 года Гершель интенсивно наблюдал Марс — планета находилась
в очень хорошем почти-перигелийном противостоянии 1 октября — и отметил, что
южная полярная шапка была очень маленькая. 1 октября, он бегло набросал в записной
книжке: "я склоняюсь к тому, чтобы думать, что белое пятно имеет некоторое
небольшое смещение.... Довольно вероятно, что полюс, хотя и находится в пределах
пятна, может лежать около его периметра, или одной трети его диаметра от одной
из сторон. Несколько дней больше покажут это, поскольку я теперь установлю мое
специфическое внимание на этот вопрос." Позже той ночью он установил, что
пятно имело "небольшое движение, то есть оно теперь размещается выше по
диску." За следующие несколько ночей он тщательно измерил его положение
от часа к часу. Позже, он использовал эти наблюдения, чтобы вычислить, что центр
южной полярной шапки был в 8.8° от Южного полюса. Это не было неожиданно; на
Земле полюс самого большого холода не соответствует географическому полюсу.
Он также смог определить наклонение оси планеты к плоскости ее орбиты — 28 °
42' — и установил точку равноденствия на марсианской эклиптике (весеннее равноденствие
Марса) под 19° 28', в Стрельце. Поскольку наклонение оси планеты было почти
такое же, как у Земли, Гершель понял, что сезоны Марса должны быть аналогичны
нашим, хотя почти вдвое длиннее. Исходя из этого, он мог "считать, в манере,
которую я полагаю высоко вероятной, для замечательных проявлений в полярных
областях": “аналогия между Марсом и Землей, возможно, самая большая в целой
солнечной системе. Суточное движение почти такое же самое; наклон их соответствующих
эклиптик, от которых зависят сезоны, не очень различается; изо всех внешних
планет расстояние Марса от солнца наиболее близкое к расстоянию от Солнца до
Земли, да и длина года на Марсе не покажется очень отличной от той, которой
мы наслаждаемся, если сравнить её с удивительной продолжительностью лет Юпитера,
Сатурна и Georgium sidus. Если, далее, мы находим, что шар, который мы населяем,
имеет замёрзшие и покрытые горами льда и снега полярные регионы, только частично
тающие, когда поочередно выставляются солнцу, то мне можно хорошо разрешать
предположить, что те же самые причины могут вероятно иметь тот же самый эффект
на шар Марса; то, что яркие полярные пятна — вследствие яркого отражения света
от замёрзших областей; и что сокращение тех пятен должно быть приписано их нагреванию
солнцем.”
Гершель вычислил, что диаметр Марса равен 0.55 диаметра Земли, и он нашел, что
его форма была столь же сплюснутой, как и у Юпитера — отношение экваториального
диаметра к полярному он установил в 16/15.
Тёмные детали на планете Гершель во время своих наблюдений видел только иногда,
и он сделал только их грубые эскизы. Даже в этом случае, в его рисунках они
гораздо более ясно очерчены, чем у его предшественников. С работой Гершеля изучение
Марса оставило эру Миральди позади и вступило в новую эпоху. Рисунки 1783 года
особенно интересны. Каждый легко признает много марсианских объектов: ясно показывается
Море Песочных часов, а также объекты, которые позже станут известны как Сабейский
Залив и Залив Меридиана. Одного этого было бы достаточно, чтобы показать, что
детали марсианской поверхности постоянно находятся на одном и том же месте.
Однако, рисунки Гершеля также безошибочно свидетельствуют о некоторых изменениях.
Например, он показал заметный объект, который больше не существует — треугольное
пятно, несколько подобное Большому Сирту, которое изгибается вниз от Киммерийского
моря, чтобы закончиться почти в форме крюка.
В дополнение к этим изучениям поверхности, Гершель сделал несколько наблюдений,
изучая вопрос о том, имел ли Марс атмосферу. Кассини в 1672 году наблюдал, что
звезда пятой величины (Phi Aquarii) исчезла в целых шести угловых минутах от
диска Марса, что привело его к заключению, что планета должна иметь очень плотную
атмосферу. Гершель подозревал, что звезда скорее не скрылась за атмосферой планеты,
а просто исчезла в ярком свете вокруг Марса, и в конечном счете он смог поставить
вопрос на испытание. Используя 6.1-метровый рефлектор, который имел зеркало
47 см в диаметре, он проследил за двумя слабыми звездами, приблизившимися к
Марсу, и не увидел сильного уменьшения их света. Это доказало, что марсианская
атмосфера не могла быть столь же заметна, как Кассини предпологал. Однако, Гершель
получил свидетельство, что атмосфера существовала. "Помимо постоянных пятен
на его поверхности," — он написал, — "я часто замечал случайные изменения
частей ярких поясов... , а однажды также темноватый, в довольно высоких широтах....
И эти изменения мы едва ли можем приписывать любой другой причине, кроме переменного
размещения облаков и паров, плывущих в атмосфере той планеты." Таким образом
он заключил, что жители Марса "вероятно наслаждаются ситуацией, в многих
отношениях подобной нашей."
После противостояния Марса 1783 года Гершель начал бороться с важными вопросами
о сидерической вселенной и строительстве небес, и впредь обращал на Марс скудное
внимание. Однако, его успех вдохновил других — и в их числе был Иоганн Иероним
Шрётер (Johann Hieronymus Schroeter), который стал одним из наиболее восторженных
астрономов-любителей всех времён и следующим важным наблюдателем Марса.
Хотя и заинтересовавшись астрономией с раннего возраста, Шрётер приобрёл по
семейной традиции профессию юриста. Он закончил Университет Гёттингена, который
был основан Джорджем II, и в 1777 году был назначен секретарем Королевской Камеры
(Джорджа III) в Ганновере. Музыка была ещё одним из его многих интересов, и
это познакомило его с двумя из более молодых братьев Уильяма Гершеля, Джоханом
Александром и Дитрихом, посредством которых его интерес к астрономии был повторно
пробужден. Дитрих помог ему получить маленький телескоп в 1779 году, и Шрётер
использовал его, чтобы сделать несколько наблюдений Луны и Венеры. Однако решающий
случай его жизни имел место в 1781, с открытием Уильямом Гершелем Урана. Под
впечатлением этого Шрётер решил посвятить себя впредь астрономии и ушел в отставку
со своей должности в Ганновере, чтобы получить менее требовательный пост главного
судьи в Лилиентале (Lilienthal), деревне на низменности около Бремена. Он получил
там резиденцию в Amthaus в 1782. Тем временем, он преуспел в получении двух
зеркал, 12 и 16.5 см в диаметре, которые были сделаны Уильямом Гершелем непосредственно.
Большее из двух Шрётер вставил в 2.1-метровый рефлектор, который был во всех
отношениях идентичен с таким же прибором Гершеля, в который он имел обыкновение
обнаруживать Уран; когда Шрётер начал использовать его, в 1786 году, это был
самый большой телескоп в Германии.
В отличие от Гершеля, который был главным образом обеспокоен звездной и туманностной
астрономией, пожизненный интерес Шрётера сосредоточился почти полностью на Луне
и планетах. Он был навязчивый собиратель телескопов — к 1793, он установил несколько
в саду Амтхауса, из которых самый большой имел 49-сантиметровое зеркало и фокусное
расстояние 8.2 м. Он был также неустанный наблюдатель, и он издал за свой собственный
счёт последовательность больших томов, описывающих его наблюдения. Один, посвящённый
его лунной работе, Selenotopographische Fragmente, появился в 1791, сопровождаясь
вторым томом в 1802. Были подобные тома, посвященные каждой из планет.
Как можно было ожидать, Марс получил свою долю внимания. Первые наблюдения Шрётера
были сделаны с меньшим из двух телескопов Гершеля в ноябре 1785 года. Он заметил
только "несколько серых, туманных, с размытыми краями пятен." Следя
за этими пятнами от ночи к ночи, он думал, что они часто, казалось, были подобными,
но он не мог никогда полностью убеждаться, что они были идентичны. В следующем
противостоянии, в 1787, он впервые смог опробовать на Марсе больший из его гершелевских
телескопов, и его подозрения о неустойчивости Марсианской поверхности превратились
в idеe fixe. "Пятна и полосы на шаре Марса всегда изменяются," — писал
он, — "даже с часа к часу. Но то, что они являются теми же самыми областями,
показывает факт, что те же самые формы и положения развиваются и кончаются снова,
как и можно было бы ожидать от переменных атмосферных проявлений, встречающихся
выше твердой поверхности." Очень странно, ведь рисунок, который он сделал
в ту же ночь, показывает Большой Сирт в ясно распознаваемой форме! Это та же
самая область, которую Гюйгенс так хорошо описал в 1659 году, так что не должно
быть никакого вопроса вообще о постоянстве деталей поверхности — отказ Шрётера
признать это только свидетельствует о трудности правильного восприятия незнакомого
объекта и сильном влиянии навязчивых идей. Действительно, некоторые из его более
поздних рисунков фактически показывают марсианские детали в форме тёмных поясов,
подобных таковым Юпитера. Заблуждение, что пятна на Марсе — просто облачные
массы, проникло во всю работу Шрётера, и хотя он сделал достоверные наблюдения
во всех более поздних противостояниях — особенно во время превосходного перигелийного
противостояния 30 августа 1798 года, он никогда не сомневался, что увиденное
им было всего лишь слоем плавающих облаков.
Шрётер также выполнил достоверные наблюдения полярных шапок, которые он посчитал
результатом "сверкания атмосферных осадков." Его измерение диаметра
планеты было очень близким к гершелевскому, хотя он определил, что экваториальный
и полярный диаметры отличались на 1/81 (в этом он был более точен, чем Гершель;
полярный и экваториальный диаметры, как известно, отличаются на 1/500). Он подтвердил
результаты Гершеля относительно наклона оси и характера марсианских сезонов,
и заключил, что из всех планет Марс был наиболее подобен Земле.
Более поздние дни Шрётера были грустными. Он жил в бурную эру Наполеоновских
Войн, и мирная "Долина Лилий" (слово Лилиенталь означает именно это)
была захвачена в 1806 году и перешла под контроль французов. Впредь Шрётер был
отключен от финансовой поддержки, которой он наслаждался от Джорджа III, и французы
не оплачивали ему работу судьи, включавшую сбор налогов для них. Он стал скоро
настолько стеснён, что нашел трудным поддерживать обсерваторию на высоком уровне,
и ситуация стала даже худшей в 1810, когда он был уволен со своего поста. В
соответствии с декретом Наполеона, Лилиенталь стал частью департамента de le
Bouche de Weser, который имел Бремен своей столицей. Однако, Шрётер продолжил
дело, как мог, и наблюдал Большую Комету 1811 года.
Худшее было все же впереди. В апреле 1813 года, когда французы откатывались
назад после их бедственной зимней кампании в России, около Лилиенталя имела
место перестрелка между французским отделением и маленькой полосой российских
казаков. Французский офицер был ранен и сообщил, что его отделение было обстреляно
локальным крестьянством. Без дальнейших выяснений французский генерал Вандамм
(Vandamme) распорядился поджечь Лилиенталь. Сильный ветер раздувал быстрое горение,
которое разрушило правительственные здания, где Шрётер хранил многие из своих
книг и рукописей. Сам Шрётер был "обязан лететь с моим семейством в наших
ночных платьях к моему хранилищу в Adolphsdorf." Его обсерватория избежала
ада, но была захвачена и разграблена французскими отрядами несколькими днями
позже. Они "с яростью наиболее неспровоцированной и иррациональной разрушили
или взяли наиболее ценные часы, телескопы и другие астрономические приборы."
Вскоре французы были изгнаны из Германии, и Шрётера восстановили как главного
судью, предпринявшего со всей силой, оставшейся в нём, восстановление Лилиенталя.
Но было слишком поздно для него, чтобы пробовать восстановить свою обсерваторию.
Он хранил отчаяние в отсеке, записывая свои наблюдения Большой Кометы 1811 года
и затем обратился к наблюдениям Марса, которые не были изданы до этого. Чудесно,
большинство тех записей избежало огня, хотя несколько из рисунков были повреждены
и должны были повторно проектироваться. Гравёр Шрётера, Tischbein из Бремена,
стал делать медные пластины рисунков, но зрение Шрётера терпело неудачу, и проект
был все ещё незакончен, когда он умер в августе 1816 года. По некоторым причинам
его наследники отказались завершить издание.
После того, рукописи Шрётера и рисунки Марса оставались неизвестными до 1873
года, когда Франсуа Терби (Francois Terby), восторженный исследователь красной
планеты, имевший частную обсерваторию в Louvain в Бельгии, старательно собирая
рисунки Марса для своей монографии Areographie (1875), разыскал их среди бумаг
одного из племянников Шрётера. Терби позже внес материал в библиотеку Университета
Лейдена, и Henricus Gerardus van de Sande Bakhuyzen, директор Лейденской Обсерватории,
наконец отредактировал работу Шрётера о Марсе и издал её в 1881 году. Хотя работа
появилась слишком поздно, чтобы иметь любое реальное влияние, рисунки Шрётера
однако остаются ценными — действительно, как отметил Бахуизен, их значение даже
возрастает “из-за ошибочных представлений Шрётера, что пятна на Марсе были просто
облачными массами, которые иногда изменялись очень стремительно. Поэтому, когда
Шрётер наблюдал эти пятна, он не был предрасположен, чтобы видеть те же самые
детали, и его различные представления одних и тех же объектов полностью свободны
от предубеждений и независимы друг от друга насколько возможно.”
Остается удивительным, что Шрётер не сумел признать, что объекты, которые он
видел на поверхности, были те же самые. Многие из его рисунков показывают Большой
Сирт, и другие крупные детали также легко опознаются; например, он сделал яркую
запись круглого объекта, который позже стал известен как озеро Солнца. Наиболее
интересные рисунки — те, которые показывают теперь исчезнувший изогнутый крюк,
который, как упомянуто ранее, Гершель впервые изобразил в 1783, деталь, которую
Бахуизен упоминал как "Spitze B", а Джозеф Ашбрук назвал "Arrowhead"
(рис. 3).
Расположенная около долготы 240° W, она простиралось от Киммерийского Моря в
область, известную на более поздних картах как Эфиопия и была одной из наиболее
заметных деталей на Марсе в течение последних двух десятилетий восемнадцатого
столетия, состязаясь, и иногда даже превосходя сам Большой Сирт. Впоследствии
крюк исчез, о чём Ашбрук говорил как о "наиболее поразительном изменении,
до сих пор зарегистрированном на поверхности красной планеты." Факт, что
его история известна вообще — в значительной степени благодаря астроному из
Лилиенталя и его искренним записям.
Перед окончанием главы о Шрётере, есть ещё один факт на закуску. Мы теперь знаем,
что время от времени большая часть поверхности Марса закрывается пыльными бурями,
о которых я буду много говорить позже. С его острым глазом, большими приборами
и длительными наблюдениями, Шрётер был в идеальном положении, чтобы делать запись
любых пылевых штормов, произошедших в течение периода его наблюдений. Я обеспокоился
вычислением долготы центрального меридиана для каждого из 231 рисунков Шрётера,
и заключил, что нет никакого ясного свидетельства деятельности штормов пыли
— отрицательный результат, который является самостоятельно ценным, так как он,
кажется, указывает, что не было никаких окружающих планету, или глобальных,
штормов в течение периода, охваченного наблюдениями Шрётера.
В работах Гершеля и Шрётера заключалась первая стадия физического изучения Марса.
Его период вращения, наклон оси, сезоны, полярные шапки и существование атмосферы
стали теперь разумно известны, и марсианская география получила предварительное
начало. Были ли детали постоянными, как верил Гершель, или формациями облаков,
как предполагали Миральди и Шрётер, стало первым вопросом, поставленным перед
наблюдателями нового столетия. Но независимо от результата тех дальнейших исследований,
планета достигла статуса наиболее подобной Земле, и таким образом получила неизмеримо
более в интересе, чем в те дни, когда Фонтенель мог отвергнуть её в нескольких
строках.
c 1996 Аризонский Пульт Регентов
--------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------
назад на главную страницу
Сайт управляется системой
uCoz